страница 36

Свердловская обл., Арамиль, п/я 12, мне.

      Желаю Вам здоровья, счастья и радости.

      Л.

     

        Москва, 31 августа 1948 г.

      Дорогая Людмила! Ваше письмо вернуло мне веру в Вас, которую я было начал терять. Вы даже не могли предполагать о тех переживаниях, которые я испытывал в связи с Вашим долгим молчанием. Ведь Вы исчезли, не указав в последнем письме адреса. Таким образом, мне казалось, что я снова Вас потерял. Надолго ли? Быть может, навсегда?

      В письме к одной милой девушке из Одесского университета я, описывая роль и характер моей корреспонденции с разными людьми, писал, что была у меня замечательная знакомая, с которой меня связывала многолетняя дружба в письмах. Я писал, что я потерял этого человека, не зная даже хорошо причину этой потери, и что нет больше у меня желанных писем.

      Так с большой грустью я оплакивал исчезновение "смеющейся Людмилы". Что я сделал ей? Обидел? Оскорбил?

      И я перестал уже ждать Ваших писем. Чувство большой человеческой горечи я сменил на "все равно" и запрятал глубоко-глубоко затаенную надежду, что Вы снова дадите о себе знать когда-нибудь. Но спрятал эту надежду так, чтобы она жила, не волнуя меня, не мешая мне жить и думать. Так я с Вами попрощался и хотел уже как-нибудь в свободный часок собрать Ваши письма и связать их в пачку как "законченное дело о жизни, дружбе и странном конце хороших взаимоотношений двух рабов божьих, имярек ".

      Но вот Вы и появились с... Востока. Я подумал сейчас о том, что сказал бы, читая эти строки, Ваш близкий, любящий и любимый человек, например, муж? Имел ли бы он право ревновать Вас? Ведь прочитав начало моего письма, каждый, естественно, может подумать, что между нами есть "минимум любовь". А ведь на самом деле ни о каких романических отношениях нет и речи. Но то, что так своеобразно заставляет нас обоих беседовать на сокровенном языке дружбы вот уже столько лет, та чудесная атмосфера необходимости в этих беседах, то светлое воспоминание радости Ваших первых писем и всего того, что подгоняло мое "любопытство" к Вам, - это все такое необычное, такое, мне кажется, неповторимое, что вполне понятна та горечь предполагаемой потери всего этого, о которой я пишу в начале письма.

      Ревновать к этому, пожалуй, по-человечески и стоит, потому что я могу всякому желать такой "загадочной" и вместе с тем такой ясной дружбы. Я всегда верил, что мои письма были для Вас источником радости и оптимизма. Я думаю, что и Вы поверите мне, если я скажу, что потеря Ваших писем способна глубоко подорвать мою веру в людей.

      Ваш образ не мешает и не мешал мне любить, увлекаться и жить как хочется. Я не "крутил" с Вами романа по переписке, я не ревновал Вас. Наши жизни идут параллельно, не мешая друг другу. И все-таки эти пересечения наших путей, эти иногда нечастые письма всегда создавали такое ощущение, что есть в моей жизни "НЕКТО и НЕЧТО", о чем хочешь - не хочешь, а думаешь, чего хочешь - не хочешь, а ждешь. И это "нечто", такое радостное, такое нужное, всегда было покрыто в душе облачком грустной ласки и нежной благодарности. Вот, пожалуй, я на этом закончу свое затянувшееся вступление, сам испугавшись, как бы не случилось, что, развивая мысли о своих ощущениях, я и впрямь могу доказать, что можно и следует ревновать к такому "нечто".

      Теперь я страшно выпучиваю глаза, становлюсь в грозную позу и начинаю на Вас орать:

      "Как, негодная?! Вы после жестокого молчания позволяете себе в письме дразнить мое любопытство всякими неясностями и намеками? Почему Вы не описали мне просто и ясно, как прожили это время? В чем заключается Ваше пробуждение от тяжелого сна? Куда девался этот сон? Как Вы живете? Как и где работаете? Кто с Вами? Что с Вами?"

      Я, конечно, несказанно