Письма Исаака Дунаевского о музыке, трепотне и духовном гнете

Те, кто полагает, что Исаак Осипович Дунаевский был любимцем властен, глубоко ошибаются. Сорок лет тому назад, когда он внезапно умер, некролог разрешили опубликовать лишь двум центральным газетам - "Литературной" и "Советскому искусству". Другие официальные издания, в том числе "Правда" и "Известия", отмолчались, вернее, отделались традиционными маленькими "квадратиками":

Дунаевскому "не повезло" и много лет спустя: день его смерти, 25 июля, стал днем памяти Владимира Высоцкого.

Против этого трудно что-либо возразить - в сфере нашей культуры появились иные эстетические критерии и новые идейные программы.

Но вот в чем необходимо разобраться. Есть значительная категория людей, которые воспринимают песни только сквозь призму словесного текста. Между тем в профессиональной массовой песне (в отличие от бардовской) ведущая роль принадлежит музыке. У Евгения Клячкина есть на этот счет любопытная песенка:

Ах, не дели ты с музыкой слова -
они, как мы с тобой, неразделимы.
А если и сольются воедино,
о лгут слова, а музыка - права.

Воистину! Стучалось, что в песнях Дунаевского слова лгали, но музыка - никогда. Она выжила благодаря своему благородству. Напомним, что ее безоговорочно ценил и любил Михаил Булгаков, а Федор Шаляпин порывался спеть "Песню о Родине":

Был ли Дунаевский "прославителем"? Безусловно. Но прославлял он не тоталитарный режим, как думают некоторые, а романтическую веру в добрую сказочную страну, где люди молоды, здоровы, счастливы.

Подлинный художник всегда в оппозиции к политическому и духовному гнету, к бюрократическому регламентированию жизни. Таким был Дунаевский. Он и сегодня восхищает своим бескорыстием, неподкупностью. Прочтите публикующиеся впервые фрагменты его писем и выступлений (исключение - небольшие отрывки, необходимые для "связки") - и вы убедитесь в этом.

Н.ШАФЕР

21 февраля 1950 г.

Мой друг. Вы невежественны, как рядовой советский поэт.

20 апреля 1950 г.

<...> трепотня стала одним из самых распространенных стилевых признаков не только личного, но и делового общения. А что такое трепотня в переводе на литературный язык? Это не что иное, как безответственность. У людей нет серьезного, горячего отношения к порученному им делу. А те из них, которые искренне хотели бы размашисто и горячо работать, - те обставлены такой сетью жестких норм и условий, что ничего не могут сделать. Поэтому все идет по-казенному, с оглядочкой, с перестраховочкой.

28 мая 1950 г.

<...> собрание композиторов, людей индивидуально настроенных, мелких собственников и, увы, шкурников, раздираемых злобой и завистью <...>

2 сентября 1950 г.

Нам все время тычут в пример Толстого, Чехова, Чайковского и Глинку, Репина и Сурикова. Но забывают, что нам не дают писать так, как писали они. Это были мастера чувств, а не зарисовщики, очеркисты и фотографы. У Толстого люди говорят о своих чувствах, говорят не только красиво, но и глубоко содержательно. Этому можно учиться, этому можно подражать. <...> Самое скверное, что. искусству чувств наша молодежь вообще ни у кого не учится, заменяя это трудное искусство всякими вульгарными упрощениями и любовным "нигилизмом". Что дала литература в этом отношении? Нуль! Неужели наши писатели ждут инструкций? Очевидно! Тогда грош им цена! Они не инженеры душ, а приказчики. Где-то в одном из Ваших писем проскользнула мысль, что достаточно того, что литература наша воспитывает желание быть похожими на Корчагина, Кошевого, Чайкину и т. д. Нет! Это много, но недостаточно! Ибо, не касаясь вопроса о природе индивидуального героизма, надо сказать, что военные катастрофы не всегда бывают, а вопросы быта, культуры, семьи, брака, любви, труда, творчества, вдохновения и многого другого. И жизнь рождается все-таки от любви! Этого никогда не надо забывать, как не надо забывать, что, к счастью, человек сравнительно мало живет с винтовкой на плече и что не так уж часто бывает вражеская оккупация!

Вот в силу чего мои "особые" взгляды вынуждают меня считать нашу литературу однобокой, лишенной подлинного знания людей с их сложным, разнообразным внутренним миром. В нашей литературе действуют преимущественно истуканы...

1 октября 1950 г.

Я вообще читаю мало, хотя приобретаю для своей библиотеки много книг. Читать мне некогда. Я, кажется, Вам говорил или писал, что после напряжения мозгов над клавирами или партитурами я предпочитаю читать что-нибудь не очень обязательное или что-нибудь очень интересное. Этот интерес я вижу в прочтении интереснейших музыкальных журналов дореволюционной эпохи (весьма неожиданные и поучительные выводы!). Этот интерес и душевномозговой отдых я вижу в прелестном сборнике "Пушкин-критик", где собраны такие перлы ума и.изысканной эстетики искусства, какие не сравнятся с художественной литературой Гладкова или Павленко. Не забывайте, что мне поздно уже увлекаться "романтическими приключениями на социальном фоне".