страница 3 |
|
интересно и, пожалуй, трогательно, что полемизируя со своими коллегами-композиторами, Дунаевский неоднократно "призывал" Глинку, чтобы с его помощью утвердиться в своих взглядах на творчество и защитить дорогие своему сердцу принципы в сфере песенного искусства, Пример этому - его "Открытое письмо" Анатолию Новикову и Матвею Блантеру. Один из адресатов раскритиковал в свое время песню Дунаевского на стихи Исаковского "Золотая звезда" за ее якобы архаичность. Не будем сейчас выяснять, насколько он был прав или не прав, критикуя песню, которую, при всей ее обаятельности, вряд ли можно причислить к шедеврам композитора. Однако у Дунаевского появилось весьма убедительное основание для того, чтобы уточнить, как следует понимать архаичность в музыке. А архаичность связывалась у композитора не только с отжившими интонациями, неспособными выражать новые общественные идеи и новый строй человеческих чувств, но прежде всего - с бедностью музыкального мышления: "Как литературный язык со времен Пушкина живет и здравствует по сию пору, подвергшись за прошедшие 125 лет лишь незначительным и несущественным изменениям, так и музыкальный русский язык, утвержденный Глинкой, до сих пор является неисчерпаемым и богатейшим средством выражения наших музыкальных идей и образов. Поэтому нельзя называть архаичным музыкальный язык, не содержащий усложненных гармоний, ломаных ритмов и т.д. Но архаичным можно назвать примитивный музыкальный язык, примитивный, фактурно бедный музыкальный прием, неспособный выражать полноту образов и чувств. Ведь именно образ человека, характер его чувств коренным образом изменились за время, прошедшее от Глинки и Чайковского, но не язык, не его основные свойства"7. 21 июля 1955 года, за четыре дня до смерти, Дунаевскому пришлось пережить сильнейшее художественное потрясение - он присутствовал на рижском празднике песни в честь 15-летия Советской Латвии. А затем в ночь на 22 июля, приняв лекарство, он пишет свою последнюю статью "Верный спутник в труде и в жизни" и в ней выражает восхищение масштабностью праздника, многотысячным хором, который, помимо замечательных латышских песен, исполнил также "Славься" из "Ивана Сусанина" Глинки: "Казалось, что даже эта огромная территория не в состоянии вместить мощную звучность глинкинского "Славься", мастерски и с огромным подъемом исполненного хором под превосходным управлением Я. Думиня". Статья заканчивается так: "Я уходил с праздника, переполненный большими чувствами и мыслями. Хочется еще лучше, еще вдохновеннее отдавать свои творческие силы великому многонациональному советскому народу!"8. С глубокой горечью читаем мы сейчас эти слова, ибо знаем то, о чем тогда не догадывался композитор, одержимый, как всегда, стремлением сказать новое слово в искусстве: его творческие силы были в зените, а жизненные - на исходе... * Устойчивое влияние Глинки отчетливо проявляется и в музыкальном творчестве Дунаевского. На это уже обращали внимание (правда, очень редко) отдельные исследователи. А. Орелович, например, еще два десятилетия назад убедительно доказал, что солидная музыкальная драматургия лучших оперетт Дунаевского во многом подготовлена русской оперной классикой, в частности операми Глинки. В печати также неоднократно высказывалась мысль, что "Попутная песня" Глинки стала родоначальницей блестящих "дорожных" песен Дунаевского. И. Нестьев справедливо отметил их родственные черты: стремительный темп, подчеркнутую акцентировку в сочетании с широким русским распевом (например, "Пути-дороги"). ...Но хотелось бы предпринять попытку привлечь и другие примеры, свидетельствующие о постоянстве соприкосновений Дунаевского с творчеством Глинки. Ведь демократизм музыкального |
