страница 2

что в последнем повинна опять наша почта. Я получила всего две новогодние телеграммы, под одной была подпись NN, а под другой - Райнль. Последняя меня смутила тем, что она была тоже из Москвы - мне казалось, что она от Вас, но... незадолго до этого я получила письмо от своего первого мужа, и мама уверила меня, что вполне возможно и естественно получить от него поздравление. И мне было очень тоскливо: казалось, что все померкло вокруг, что почти все люди - плохие, пошатнулась моя вера в людей вообще и во все то хорошее, к чему я стремилась всегда и что служило мне поддержкой в моей трудной жизни. Но сейчас мне даже не хочется об этом вспоминать, мне очень хорошо сейчас, хотя и стыдно было бы смотреть Вам в глаза.

      О себе даже не хочется сейчас говорить. Ничего особенного у меня не произошло, да и не могло произойти, кроме плохого. Но об этом сейчас говорить не время.

      Мой новый друг пишет мне хорошие, но осторожные письма, и я не пойму, чем это вызвано - недоверием или чем-либо другим. Хотелось бы мне вас познакомить, Вы помогли бы мне лучше разобраться во всем. Возможно, удастся приехать в марте в Москву. NN предпринимает многое для этого, но наша администрация не хочет меня отпускать, боится, что я уйду с завода.

      Мама с большим вниманием выслушала радиопередачу о Вашем юбилее, но... осталась огорченной, так как ей очень хотелось услышать Вас, Ваш голос.

      Исаак Осипович! Желаю Вам долгих, долгих лет хорошей и радостной жизни. Творите по-прежнему свою чудесную музыку. Спасибо Вам за все, чем являлись Вы для меня, маленького человечка, который любит Вас такой большой любовью.

      Ваша Л.

     

        21.II.1950 г.

      Людмила, дорогой друг! Я получил, наконец, Ваше письмо. Я далек от того, чтобы обвинять Вас в нарушении законов дружбы, но я могу решительно и категорически заявить Вам, что 1) не было таких писем или письма от Вас, которое осталось бы без моего ответа; 2) новогодняя телеграмма была Вам послана мной значительно раньше срока с надписью "Доставить 1 января" и была адресована на почтовый ящик в Арамиле. Удивительно, что почтовая неряшливость вторгается в наши отношения весьма некстати и в весьма ответственные моменты. Ну, будем считать инцидент исчерпанным.

      Вы мало о себе пишете, но и этого достаточно, чтобы поругать Вас за то, как мало нужно Вам, чтобы разочароваться в дружбе. Почему и на каком основании Вы решили, что я могу хотеть "освобождения" от Вас? Чем Вы так угнетаете мою жизнь, мешаете ей, что я могу хотеть избавиться от Вас? Поистине, надо обладать большой мнительностью или юмором, чтоб так думать.

      Я выслушал Ваши нежные упреки в письмах после Вашего возвращения из Москвы. Я эти упреки внешне заслужил, но внутренне я остался для Вас тем, кем и был все эти годы. Ничто не изменилось в том Вашем образе, который я привык беречь в своей душе. А то, о чем я Вам осенью писал, и то, что немного разошлось с представлениями о Вас, имеет такое в сущности маленькое значение, что давно стерлось и ушло. Реальность, столкнувшаяся с мечтой, не убила и не могла убить нашей старой, хорошей дружбы. Я не нашел в себе "мужского" отношения к Вам. Я пытливо изучал свои ощущения, считая, что эти "мужские" нотки были бы законны и... желательны, как некая добавочная эстетическая надстройка. Возможно, что если бы она была, вспыхнула при встрече, то украсила бы наши отношения. Возможно, что она представила бы большую опасность для них. А поскольку существует такое "возможно", я недолго предавался этим мыслям, считая, что самое главное существует. И это самое главное в том, что по-прежнему хотел и хочу Ваших писем, Ваших бесед, Вашего тихого голоса, Вашей нежной и теплой дружбы.

      Вы мало пишете о себе, Людмила. Мне это нужно