страница 3

Я выступал с приветствием по радио, радиослушатели слышали мое участие в концерте на конференции Комсомола Куйбышевского района. И опять были сотни звонков в Европейскую гостиницу, десятки визитов. Но не было голоса Раи. Она была глуха и нема. Она жила, оказывается, в Ленинграде и не хотела меня знать. А как бы я ей обрадовался, с каким бы восторгом я прижал ее к сердцу, моего юного, хорошего друга, теперь уже большого и, может быть, опасного, с точки зрения объятий!?!

      Я отбрасываю любые причины и любые соображения по поводу Вашего молчания, ибо, каковы бы они ни были, они только могут оскорбить нашу прошлую дружбу.

      Простите меня, что эта моя боль вмешалась в мою радость по поводу Вашего сегодняшнего письма. Я не мог скрыть от вас моего большого удивления. Я глубоко надеюсь, что этим письмом мы снова возобновим нашу переписку и что в дальнейшем постепенно придем к пониманию того, что сегодня вызывает наше недоумение, и что мы тогда найдем в наших душах и прощение и объяснение всему.

      Если бы я сегодня начал рассказывать Вам о себе, то это действительно была бы целая обширная повесть. Давайте осуществлять ее постепенно и в зависимости от тем, которых мы будем касаться.

      Скажу только, что много воды утекло. Я жив, здоров более или менее, творчески чувствую себя отлично. Работаю сейчас над новым фильмом Пырьева "Веселая ярмарка", над новой опереттой о Москве, заключил договор с Большим театром на написание балета "Свет"2. Как видите, работы много. Специально песен пишу очень мало. О причинах скажу в другой раз. Творчески я возмужал, перешел, так сказать, в иной творческий возраст. О себе в этом вопросе мне трудно говорить. Пережил я много интересного и плохого. Вышел из этого плохого, кажется, победителем. Но следы оно оставило.

      Сын Геничка действительно уже большой - ему 17 лет. Он учится в художественном училище, которое закончит лишь через два года3. У меня в 1945 году родился второй сын от другой женщины4. Это большая и сложная часть моей повести, о которой кратко говорить не хочется.

      Как видите, много нового в жизни. Но мне хочется сказать Вам, что я остался прежним. И хоть годы старят человека, но говорят, что мои глаза горят по-прежнему молодым блеском. Вам я скажу, что во мне в полной мере осталась любовь моя к Жизни, к Солнцу, к тем людям, которые хотя бы капельку берут от Солнца и Света.

      И во мне осталась моя дружба к Вам, моя Рая, мое хорошее и теплое желание видеть Вас бодрой, сильной и большой. Вы помните, как я требовал у Вас отчета об отличной учебе? Это требование полностью сохраняет свою силу. И я рад, что Вы его выполняете.

      Жду с огромным нетерпением Ваших писем.

        Ваш И.Д.

        Москва, 21 июня 1949 г.

        <...> Рая! В Вашем письме я вижу одно очень важное недопонимание.

      Понимаете, была жизнь, светлая, радостная, хорошая. Потом пронеслась страшная смерть, сдвинувшая все, уничтожившая многое, взъерошившая все человеческие чувства и помыслы. Как будто людям вставили новые сердца, каменные или стальные. Как будто вместо нервов людям прицепили канаты. Все былые радости, все былые привязанности куда-то ушли вглубь, далеко или исчезли со старыми, ставшими негодными, сердцами. Вы неверно судите меня, когда вспоминаете новосибирскую встречу. Вы были вестником другого мира, другого времени, и Вы как бы казались неуместной в той обстановке всеобщего крушения надежд и чувств, душевного хаоса и смятения. Я, по крайней мере, так переживал войну. Жил тогда не я, а кто-то другой. Механически все свершалось, механически все жило во мне, хотя внешне и было как будто мне принадлежащим, мне свойственным.

      И когда все страшное кончилось, душа стала постепенно приходить в себя. Вы думаете, что мы уже