страница 25

что резко и явно выделяющийся инструмент что-то должен обозначать, несет какую-то смысловую или эмоциональную нагрузку. Вероятно, так оно и есть. А может быть, трубач был пьян и слишком громко тявкнул свою партию?

      Евдокимовой не слышал и слышать не хочу. Вообще "Вольный ветер" не по зубам ни одному театру. Все эти московские, ленинградские, свердловские и другие Стеллы, Янки, Клементины, Пепиты только в малой степени приближаются к тому, что должно быть.

      Финал 2-го акта только дубина может провести плохо. Сами сценические положения и музыкальный материал делают этот финал почти самоигральным. Вы можете себе представить мои терзания при слушании "Вольного ветра"!

      Но и "Клоун" будет трудным орешком, и я ни на одну йоту не собираюсь приноравливаться к уровню современных опереточных примадонн и стареющих героев-любовников.

      Оперу, надо писать оперу! <...>

      Засим позвольте с Вами попрощаться в надежде, что ко дню моего возвращения из Рузы я найду на столе у себя Ваш конвертик. Будьте здоровы и радостны.

        Ваш И.Д.

        3 апреля 1950 г.

        Дорогая Рая! Спасибо Вам за письмо и телеграмму. Концерт вчера прошел удачно и очень меня утомил, так как при подготовке его было много всяких волнений. Условимся, что все наши разговоры, споры и рассуждения мы отложим до встречи, которая уже близка. Я приеду в Ленинград, вероятно, числа 22-го. Остановлюсь в "Европейской".

      Послезавтра снова уезжаю в Дом творчества в Рузу, обстановка которого превосходно способствует работе. Так, например, за 41/2 дня моего пребывания там я сильно двинул вперед "Клоуна" и сделал столько, сколько вряд ли сделал бы за месяц в Москве. Теперь музыка оперетты "в шляпе". Я недавно играл дирекции театра свои новые номера, и они произвели настолько большое впечатление, что театр спешно перестраивает свои планы и ставит "Клоуна" вне всякой очереди. Таким образом, я сейчас должен серьезно поработать, чтобы дожать музыку до победного конца. Вот почему я снова удираю в Рузу. Думаю пробыть там дней десять.

      Должен Вам сказать, что основная и мучительная трудность моей работы заключается в боязни моей делать хуже моих возможностей. Я не имею права допускать, чтобы "Клоун" был хуже "Вольного ветра". К сожалению, трудно предвидеть конечные оценки, поэтому приходится опираться на собственное оущение, которое не всегда бывает точным. Но благодаря моим стремлениям предельно творчески себя опустошать в каждой новой работе (это самомучительство мало кто понимает), мне всегда при начале новой, идущей вслед за этим работы, бывает необыкновенно тревожно, трудно уверовать в себя, пока не потечет новая энергия, новое воодушевление. Говорят, что я долго раскачиваюсь. Если бы кто знал, чего стоит мне это "раскачивание"!

      С "Клоуном" долгое время было такое состояние, что я не находил опорных точек. В пьесе, очень хорошей самой по себе, не были долгое время завинчены те музыкальные гайки, которые необходимы для постройки стройного музыкально-драматургического здания. Эта неопределенность чуть не привела к разрыву моему с соавторами, так как я бушевал и требовал от них часто того, что они плохо понимали. Теперь во многом эти споры урегулированы; и если дело пойдет так же хорошо, как сейчас, то моя одиннадцатая оперетта станет вровень с "Золотой долиной" и "Вольным ветром".

      Простите меня, дорогая, но на этом я письмо свое заканчиваю, так как уйма всяких дел.

      Крепко Вас целую.

        Ваш И.Д.

        6 апреля 1950 г.

        Дорогая Раинька! Сейчас раннее утро, пасмурное, теплое. Через полтора часа отбываю в Рузу работать. Вы не представляете себе, до какой степени отвратительной назойливости дошли все эти звонки, приглашения на заседания, вечера, выступления и т.д. Невозможно