страница 8

себе его состояние. Любой художник, любой творец сумеет вынести любые обвинения - вплоть до антисоветизма и даже плагиата. Но попробуйте ему намекнуть на то, что он творчески выдохся, иссяк, и вы сразите его наповал.

      О тяжелом состоянии Дунаевского, удрученного "шуткой" Богословского, вспоминает друг Исаака Осиповича театровед М.О. Янковский: "Он просил меня провести с ним несколько дней в подмосковном Доме творчества композиторов. Я нашел его усталым и молчаливым. Он признался мне, что раздражен разговорами о том, что он "иссяк" (эта коверкающая его имя пошлая острота, пущенная в обиход одним московским композитором, крайне травмировала его), что его творчество оскудело.

      - Что пишут теперь и что пользуется теперь успехом? Жанровые песенки... Я не хочу идти вслед за теми, кто пишет вещи совершенно бездумные, хотя и соблазнительные для прогулки в лунные ночи. Но как найти новую тематику? Я писал спортивные, туристские песни, песни демонстрантов. Но теперь нужно что-то иное... Те, которые издеваются надо мной и кричат, что я "иссяк", не создали ничего, заменившего мои песни. Чего же они требуют от меня?"8.

      Но Дунаевский не только страдал - он (выражаясь словами одной из его песен военных лет) "все силы в кулак собирал для отпора". И каждую встречу со слушателями ждал с чувством некоторого беспокойства. "Б-же мой, - писал он в декабре 1949 года Р.П. Рыськиной, - сколько людей за последние годы радовались тому, что, как им казалось, Дунаевский исписался! Торжествовали они рано. Изредка я бью их по голове весьма ощутительно. Почему изредка? Потому что здесь много "потому что". И прежде всего потому, что мне надо выпускать в свет только хорошее. Срывов мне не прощают. Я думаю, что "Веселая ярмарка" ("Кубанские казаки". - Н.Ш.) явится очередным ударом, хотя, пожалуй, уже все убедились в том, что причислять меня к творческим трупам еще рановато..."9.

      Он постоянно, подчас навязчиво отчитывался перед своими корреспондентами "о проделанной работе". Как-то А.Л. Перская, его корреспондентка из Николаева, показала мне длинный список, присланный ей Дунаевским: композитор перечислял произведения, созданные им за полгода. Бесстрастный список, казалось, источал каскад эмоций и отчаянно вопил: "Не исписался! Не исписался! Не исписался!" Бывало, композитор отчитывался не только за месяц или за день, но и за каждый час. "Я могу доложить Вам, - писал он 25 октября 1950 года Р.П. Рыськиной, - что на сегодняшний день мною уже написано в клавирах семь песен и в эскизах две... Все семь песен с огромным удовольствием приняты на радио и, по общему мнению, являются произведениями высшего класса. Таким образом, Руза [Дом творчества в Подмосковье] действительно исключительно благотворно на меня действует. В прошлую пятницу от пяти минут седьмого до четверти девятого вечера я сочинил... три песни! Из них две, которым, по-моему, суждено яркое будущее. Это "Золотая звезда" Исаковского и "Москвичи" Васильева. Вот Вам и Болдино!"10.

      Бедный Исаак Осипович! Он вынужден был себя и нахваливать. При этом композитор явно переоценил свои две хорошие, но отнюдь не выдающиеся песни: у них, как показало время, не было не только "яркого будущего", но и "яркого настоящего", хотя первую песню проникновенно пел Георгий Виноградов под аккомпанемент самого автора.

      Конечно же, Дунаевский не иссяк - об этом свидетельствует его полная юношеской свежести оперетта "Белая акация", над которой он работал в последние месяцы своей жизни. Но мелкие неудачи, вполне естественные в творческом процессе (они случались и в пик его славы, во второй половине 30-х годов), теперь воспринимались им почти с мистическим ужасом. Характерно в этом отношении его столкновение с И.А. Пырьевым