страница 19

  Наконец 3 апреля 1951 года под рубрикой "По следам наших выступлений" газета "Советское искусство" предоставила слово Т.Н. Хренникову, ознакомившему широкого читателя с "историческим" решением секретариата:

      "Секретариат Союза советских композиторов СССР указал И.О. Дунаевскому, что его выступление на встрече со слушателями Горьковской консерватории порочно и недостойно советского композитора.

      Секретариат принял к сведению заявление И.О. Дунаевского о признании допущенных им ошибок и о том, что он исправит эти ошибки в своей дальнейшей творческой и общественной деятельности"20.

      Т.Н. Хренников действительно сделал все возможное, чтобы замять "дело". Ну а "порочно" и "недостойно" Исааку Осиповичу пришлось "проглотить". Ничего страшного. Прокофьеву, Шостаковичу и Мясковскому довелось услышать кое-что и похуже. Главное, что поставлена точка.

      Дунаевский не знал, что кто-то никак не может угомониться. Не подозревал, что газета "Советское искусство", опубликовавшая решение секретариата, готовится к новому удару, может быть, пострашнее прежнего, и нанесет его через месяц. Он теперь снова во власти творческих радостей и мук, часами сидит за роялем.

      Есть над чем призадуматься нынешним "прогрессистам", которые однозначно истолковывают патриотические песни композитора только сквозь призму поэтических текстов. Если, по их мнению, Дунаевский был "прославителем сталинского режима", то почему многие мыслящие люди той поры, в том числе М.А. Булгаков, не отождествляли его с кровавым режимом? И почему сам режим пытался избавиться от своего прославителя?

      А то, что он пытался избавиться от яркого, талантливого, крупного художника, продолжавшего воспевать поруганные идеалы, не вызывает никакого сомнения. 5 мая 1951 года "Советское искусство" нанесло композитору самый сильный удар: оно объявило, что Дунаевскому не место в советском обществе... Удар был сделан руками начинающей журналистки Валентины Жегис, которая то ли очень уж старалась оправдать чье-то "доверие", то ли просто решила многозначительно намекнуть, что ее "подозрительная" фамилия не имеет отношения к племени космополитов.

      "Советские люди, - разглагольствовала Жегис, - простят художнику ошибку, но они не терпят халтурного отношения к порученному делу. Они привыкли к тому, что каждый человек относится к своему труду как к творчеству. Как заботливые и требовательные хозяева, они стремятся изгнать из своего богатого, прекрасного дома все, что мешает им жить по-новому (выделено мной. - Н.Ш.). Они прямо указывают на недостатки, потому что знают, что вправе требовать немедленного устранения их"21.

      Изгнать из своего богатого, прекрасного дома все, что мешает жить по-новому! В. Жегис карикатурно обратила против композитора его же собственный марш - "Нам песня строить и жить помогает". Чтобы читатель не мучился сомнениями, она подкрепила свое требование письмом милиционера из Хабаровска, который, наивно поверив фельетону "Печальный акт", возмутился "позорным" поведением Дунаевского в Горьковской консерватории. "Как мог всеми уважаемый, а многими любимый композитор так позорно вести себя? - вопрошал милиционер. - И.О. Дунаевский, вероятно, забыл о том, что советский зритель не дореволюционный дилетант, что ему недостаточно только громкого имени - ему нужно настоящее искусство"22.

      Выходит, творчество "любимого" Дунаевского - это вроде бы и не совсем "настоящее искусство"... При этом газета устами своего читателя декларировала мысль, что дореволюционные слушатели были сплошь дилетантами, а советские - эти уж сплошь профессионалы, истинные и неподдельные.

      Для Дунаевского опять наступили черные дни. Он спасал себя тем, что не расставался с роялем - постоянно играл Бетховена,