страница 10

довольно большую жизнь, обрел тот скептический скепсис, который у Вас, естественно, еще не мог образоваться. Вы многого не знаете, и я не хочу отравлять Ваше юное сознание тем "старческим брюзжаньем", которое может идти ко мне, но никак не вяжется с Вами. Наш "диспут" о литературе, в сущности, есть порождение двух разных эпох, нас с Вами воспитавших. Вы не могли застать ту эпоху, которую я хорошо помню и которая характеризовалась свободной дискуссией, в которой уважались мнения противников и в которой люди самостоятельно имели возможность приходить к тем или иным выводам. Когда я учился в гимназии, нам не преподавали догм и, несмотря на то, что это была классово-буржуазная школа, нам не подносили готовых эстетических критериев, а предоставляли возможность самим разбираться, постепенно от года к году совершенствовать свои взгляды. Мы учились, в общем, по тем же учебникам, по тем же литературным, историческим и прочим фактам, хотя авторы учебников теперь несколько иные. Окончив гимназию, мы становились грамотными людьми, воспитанными на одних и тех же источниках знаний, но с разными взглядами на эти источники знаний. Теперь же школа вырабатывает обязательную одинаковость суждений, и чем ближе к какой-то догматической норме знания учащегося, тем он, этот учащийся, считается лучше. 35-40 человек в классе бубнят одно и тоже, как будто между их умственными, психологическими и эстетическими свойствами нет абсолютно никакой разницы. То же самое относится и к области искусства, то есть к тем учебным заведениям, которые являются кузницами кадров будущих композиторов, дирижеров, исполнителей и т.д.

      Вас интересует вопрос об оскудении нашей музыки. Одним из главных ответов является то обстоятельство, о котором я Вам пишу. О музыке мы с Вами поговорим подробно. Я думаю, что мы с Вами еще будем иметь возможность встретиться и, вероятно, не раз, поэтому нет необходимости в одном письме обязательно все высказать. Повторяю, что я боюсь врываться со своими суждениями в тот мир Ваших критических поисков, который, несмотря на все его недостатки, все же является тем целостным миром, который в Вас воспитан школой и который позволяет Вам как-то оценивать явления литературы и искусства, а вместе с ними и явления жизни и окружающей действительности. Я не могу иметь Ваши взгляды на все эти явления, как Вы не можете иметь мои взгляды. Вы цитируете чужие мудрости, а я уже успел выработать свою, пусть и плохонькую, и не отношусь к цитатам с религиозной почтительностью, а позволяю себе с ними спорить, если они мне не по духу. Мои некоторые особые взгляды не мешают мне, как видите, быть советским художником, знающим свои высокие задачи и не без успеха проводящим их в самую толщу народа и жизни. Мои некоторые особые взгляды не мешают мне быть ближе к советской, так сказать, правоверной эстетике, чем многие из тех, кто колотит себя в грудь и цитирует Маркса, Энгельса и Белинского.

      И вот эти мои самостоятельные взгляды не дают мне возможности признавать и принимать безоговорочно то, что принято считать хорошим в литературе, искусстве и прочем.

      В нашем отношении к явлениям литературы и искусства имеются громадные противоречия. Неизбежно должно прийти время, когда потребуется показ больших и настоящих человеческих чувств. Без этого нет литературы, нет искусства! Нам все время тычут в пример Толстого, Чехова, Чайковского и Глинку, Репина и Сурикова, но забывают, что нам не дают писать так, как писали они. Это были мастера чувств, а не зарисовщики, очеркисты и фотографы. У Толстого люди говорят о своих чувствах, говорят не только красиво, но и глубоко содержательно. Этому можно учиться, этому можно подражать.

      Казакевич, видимо, очень талантлив. Но, прочитав