страница 23 |
|
и учителя выбирали себе темы, идеи и образы по своему усмотрению. Сейчас господствующие идеи и образы едины для всех. И даже в историческую, далеко от нас отстоящую эпоху, нам надо забираться с осторожностью и опаской, опять-таки строго соблюдая господствующие идеи во взглядах на историю. Мусоргский, создавая бессмертный образ Бориса Годунова, лепил его по своему художественному велению и чутью. Он не постеснялся объявить его детоубийцей, но вместе с тем создать ему ореол мученика и тем выговорить ему великое прощение. Чайковский давно заставил нас забыть Германа как одержимого картёжной страстью игрока, в сущности, шулера, и как убийцу, сведшего в могилу не только старуху-графиню, но и свою возлюбленную. Чайковский, идя от Пушкина, пошёл своей новой дорогой и дал трагический образ всепоглощающей человеческой страсти. Кто осуждает Германа после гениальной музыки Чайковского? Кто осуждает Онегина после оперы? А ведь он убил друга за пустяк, за ничто. Попробуйте сейчас пойти за велением твоего музыкального гения! Вам всё разберут по косточкам и скажут, что с Онегиным надо расправиться так-то и так-то, что Бориса нужно четвертовать и т.д. Одним словом, сейчас художник не имеет возможности распоряжаться судьбами своих героев. Данькевичу21 был поставлен упрёк, что у него много смертей (всего две) в опере "Богдан Хмельницкий". Но никто не упрекает Шекспира в "смертном излишестве". Великие художники имели право брать нетипическое, чтобы провозгласить идею, проблему, захватывающую общество. Подумаешь, какой типичный случай "Отелло", "Онегин", "Мёртвые душ"! Но типичными, глубоко волнующими в них были не действия и поступки, а обстановка, страсти, побуждения, условия их возникновения. Вот в чём дело! Сейчас попробуйте взять <энуж-ный Вам> случай из жизни. Вам скажут: "Нетипично!" Оттого в нашей драматургии всё типично и всё скучно. Заранее известны все места, все слова, все характеры. Нам говорят: "Не акцентируйте человеческие пороки и недостатки, не трогайте того отрицательного, что ещё есть. Смотрите вперед, а впереди - хорошо и светло". Это обедняет искусство, лишает его извечного противопоставления добра и зла, света и тьмы. На этом держится вся мировая литература, всё мировое искусство. Лишённые этой подпорки, мы стряпаем, а не создаём, мы становимся начётчиками с чужого голоса, а не учителями жизни и воспитателями чувств. Вот почему у нас нет и хороших опер, и хороших симфоний, и многого ещё другого. Когда бы можно было дать настоящего человека, с пылающим сердцем и страстями, освобождённого от догматических условностей ("это можно, а это нельзя"), тогда появилась бы и хорошая музыка к этому образу. Не бедны же мы талантами! Их у нас много! А вот рамки у нас тесны! *** Как Вы живёте, Людмила? Как Ваши успехи, самочувствие, дела? Напишите мне, не ждите моих писем. Я всегда рад Вашему голосу, С самым искренним дружеским приветом Ваш И.Д. Сегодня была у меня творческая встреча со студентами Института нефти. Очень хорошо она прошла. Вспомнил почему-то Вас... и написал письмо. 30 декабря 1951 г. Дорогую, милую Людмилу поздравляю с Новым годом. Я так хорошо к Вам отношусь, с таким вниманием прислушиваюсь к Вашим мыслям, настроениям, мечтаниям, что мне трудно сказать, что бы такое существовало на свете хорошее, чего я не смог бы Вам пожелать. А вот то, что Вы умолкли, меня очень огорчает. Вчера была у меня встреча со студентами МГУ. Встреча прошла исключительно успешно и тепло. И я вчера, смотря на эти молодые радостные лица, вспомнил Вас. А Вы... меня забыли. Ещё раз поздравляю и нежно Вас приветствую. Ваш И.Д.
21 февраля 1952 г. Дорогая Людмила! Я хорошо помню Ваше желание получить от меня |
