страница 42

Вы задавали вопрос, что мной руководит, когда я пишу Вам и зачем мне это нужно? В последнем Вашем письме Вы спрашиваете, можно ли вообще обращаться ко мне. Но почему Вы в таком случае не спросите у себя, почему Вы мне пишете и зачем у Вас возникает желание обращаться ко мне? А? Что Вами руководит?

      Ведь если Вы задаете такие вопросы мне, то естественно направить эти же вопросы себе. Тем более, что Ваши записочки (короткость Ваших писем делает их записочками) чаще всего не содержат в себе ничего, кроме кратчайшего уведомления о том, что Ваша персона пребывает в более или менее одушевленном состоянии. Ничего в этих записочках нет такого, что показывало бы мне необходимость для Вас в глубоком дружеском общении со мной. А глубокое общение предполагает ведь не посылку записочек, а рассказы о себе, о своих думах, чувствах, настроениях, обращение ко мне за советами, поиски ответов на вопросы, которые возникают внутри Вас, споры и т.д. Глубокое общение предполагает глубокую искренность и большое доверие, опирающееся на убеждение в искренности другого. Тогда я буду знать, что я Вам нужен как человек, художник, старший друг. Поэтому не кажется ли Вам, что не Вы должны сомневаться в надобности моих писем, а я - в надобности Ваших. И уж если в этих вопросах Вами руководит, допустим, деликатность, то есть опасение побеспокоить человека своими письмами, звонками, обращениями, отнять у него драгоценное время на ответы, то не кажется ли Вам, что лучше всего эти опасения можно устранить не записочками с обидными вопросами, а большими, хорошими, дружескими письмами, то есть опять-таки стремлением установить со мной такие отношения, при которых не возникало бы сомнений в нужности наших разговоров для обеих сторон.

      Может быть, в Ленинграде у Вас не будет времени подумать над тем, что я сказал, но мне очень хочется, чтоб Вы подумали об этом.

      Будьте здоровы, Людмила. Желаю Вам хорошо насытиться Ленинградом и набраться радостных впечатлений.

      Сердечный привет.

        И.Д.

      А в Москву Вы проездом? Куда потом? Рязань? Кузбасс?

        Москва, 25 июля 1955 г.

      Дорогая Людмила! Давно уже собираюсь Вам написать, и каждое получаемое от Вас письмо тяжелым укором ложится на мою совесть: еще подумаете, что не хочу знать Вас. Жизнь проходит в большой работе, всяческих заботах и личных делах. К тому же здоровье мое стало здорово пошаливать. Сердце перестало быть паинькой, болят ноги, болит левая рука. Настроение в связи с этим сильно падает, так как надо лечиться, а лечиться не люблю, ибо не верю всем медицинским наставлениям. Может быть, не столько не верю, сколько из-за эгоизма и любви к жизни не хочу подчиняться врачам. Заканчиваю новую оперетту "Белая акация", которая уже репетируется полным ходом. Это моя единственная работа, и ничем, кроме нее, не занимаюсь. Выезжал только на авторские концерты в Ленинград и Ригу. Это так, для встряски. Именно в Ленинграде я и простудился, в результате чего у меня стало воспаление левой плечевой сумки.

      Ваше последнее письмо мне не понравилось, и я спешу на него ответить. Вам и раньше свойственно было некоторое созерцательное, рассудочное отношение к жизни, которую Вы, конечно, не знали. Поэтому Вы легко склонны были шарахаться от веры к неверию, от очарования и увлечения чем-нибудь к разочарованию и чайльд-гарольдизму.

      Как же можно считать и думать, что в Вашем возрасте может угаснуть интерес к жизни? Конечно, с годами меняются интересы и желания, но они всегда остаются. Они пропадают только у людей немощных, ни на что не способных, или у людей, придавленных жизнью. А разве может у человека, особенно молодого, исчезнуть то самое любопытство, которое и создает жадность к жизни? Нет, Вы явно находитесь под впечатлением